Прядь волос выскользнула из хвоста, который она пыталась собрать уже третий раз. Подошла бы уже к зеркалу. 

 — Ты ведь знаешь, что её тебе любить нельзя. Твоя любовь не принесёт ей ничего хорошего. Ты лишь приблизишь неминуемый конец, — она устало убрала прядь за ухо и упала на кровать, свернулась калачиком, сжав пальцами одеяло. Чужие крики боли доносились из соседней комнаты, вонзаясь  иглами под ногти. Они никак не могла к этому привыкнуть. К своей боли привыкла, а к чужой не может. Чужой страх шёлковым шарфом обмотался вокруг шеи, причиняя привычный дискомфорт. Её жертвы никогда не боятся, она убивает их счастливыми. Наверное. Ведь незнание — счастье.

Сквозь мутную пелену усталости, наслоившейся на поверхность глаз, она посмотрела на него, ловя еле заметные движения его пальцев. Закрыв глаза и приняв позу беззащитного эмбриона, она заговорила снова, перейдя на шёпот. Самые страшные вещи говорят шёпотом. Предают тоже шёпотом и признаются в любви тоже шёпотом.

— Тебе приказано её убить в течение трёх дней, — она «видит» как каменеют мышцы его лица: губы смыкаются в одну линию, словно кто-то крепко-накрепко сшил их нежно-алыми нитками, веки наливаются свинцом, закрывая глаза. Он доведённым до автоматизма движением достал нож, поблёскивающий смертельным  металлическим лезвием при холодном сиянии Луны. 

— Ты же не предашь меня? — Солли сжалась ещё больше. Постриженные под мальчика волосы, больше не прикрывают последние шейные позвонки её тонкой белоснежной шеи с фиолетовыми пятнами синяков от жестоких пальцев. Детская беззащитность словно облепила её тело, мешая ему воткнуть в сгорбленную спину нож, который уже не раз пробовал солёный вкус крови.

— Помнишь, только ты, я, огромное поле ромашек и одно единственное загаданное на двоих желание? Мы же обещали всегда быть вместе! — она прошептала с заметными нотками истерики, звучащей надрывной фа третьей октавы. Он подошёл к ней, сел на колени и положил голову на кровать. Воспоминания словно дождь, баламутящий воду в луже, заставили его разрываться между двумя предательствами.

Началась гроза без дождя. Яркая вспышка на секунду ослепила, вернув его обратно в прошлое, когда ромашковое поле и её детские объятия были единственным убежищем, где детство ещё имела какую-либо власть. Тогда небо было только лазурным, как платье его матери в день смерти и рюкзак её любимого брата. И они были чистыми, наивными и друг другом любимые только там. Но молния померкла, поранив небо и его заодно. Молнии никогда не приносят ничего хорошего, в его жизнь точно, как и в её. Он погладил её голове, она пугливо вздрогнула, словно лесное животное. Крики, звучащие за соседней стеной прекратились, наверное, они своего добились. Система отлажена до идеальности. 

— Желания и клятвы, сказанные вслух, имеют свойство не сбываться, — он встал, пол предательски скрипнул под его ногами, вплетаясь в музыку её глухих всхлипов. Жалостливым, плачущим голосом, она забормотала второпях, задавая вопросы и сама на них отвечая.

— Почему ты полюбил не меня? Потому что я волосы постригла? Я видела её однажды на одном приёме. Длинные волосы до поясницы, спадающие блестящим полотном чёрного неба, и заколки с блиллиантами были похожи на мерцающие звёзды. Я отращу, обещаю. Только не уходи к ней. Может, это ещё потому что она женственнее? Я буду притворяться, я буду стараться. Я, — она задохнулось очередным схлипом и глухой, одинокий кашель пронёсся по комнате мимолётным шумом.

— Сол, дело не в этом, — Тэмин раздражённо пнул ножку стола, дерево стойко выдержало чужую злость, лишь немного вздрогнуло, — Не ищи меня больше, — он спрятал нож обратно в штаны, проверив крепёж, ремни как положено обтягивали бедро, спрятанные под плащом. Глубоко вздохнув и окончательно решив, какое предательство  выбирает, он безмолвно словно тень вышел из комнаты. 

— Мне не нужно тебя искать. Я всегда знаю, где ты, потому что ты — это я, а я — это ты. В какой-то степени, — скомкав одеяло, она обняла его, зажав ещё между ногами, вгрызлась зубами в пододеяльник, и замолчала.